Малая проза Виктора Ремизова уступает его большим романам только в объеме. В повестях и рассказах таятся огромные пространства и время сжато, но не из-за пустоты, а из-за насыщенности. Каждый рассказ — отдельный мир, где привычное для автора внимание к природе и существованию человека в ней вписано в сюжет, — и каждый ставит перед читателем важные вопросы: об отношении к жизни, к тому, что нас окружает, к настоящему и будущему, к тому, что действительно важно и достойно наполнять бытие. Автор пишет об одиночестве, честно погружающем человека в самого себя, — и удивительном чувстве свободы, которое охватывает в моменты единения с миром.Морозило. Огонь осторожно лизал мелко колотые полешки и окоченевшие руки. Вода для кофе начала позванивать в котелке. Было пятое октября. Потихоньку оттаивало новое утро на реке. Не верилось, что только начал сплав... Я грел руки в пламени, отклонялся от дыма, события этих трех дней слились в одно большое что-то: вода, всякая-разная вода, дождь и снег, горы, тенты и костры, косы заснеженные, звери, тайга... столько всего вместилось. Время штука непростая — все пространство этих дней было до отказа наполнено редкими чувствами.Как не любить было это последнее осеннее солнце и облетающие лиственницы под ним, ручей, ледяным водопадиком радостно булькотящий в речку, строгие таежные тени на белых северных склонах... или полдневные покати, сухие и теплые, где лежат сейчас лесные звери, и тоже греются, и смотрят на блистающую под солнцем Лену и на меня... А я просто плыву по осенней речке, делаю хорошо знакомую мне работу, и нет в этом ничего особенного, а душа скачет и радуется.Сосны в вечернем солнце желтели последним теплом. Костерок прогорел. Дым поднимался вверх, прямо к небу, как моя молитва о красоте этого мира.
Это любовь. Вот как это называется. К высокому небу, к солнцу, растворенному в воде, к рыжим листвяшкам, к запаху костра и морозца, к желтому и синему осеннему.
И к близким, конечно.
Malaya proza Viktora Remizova ustupaet ego bolshim romanam tolko v obeme. V povestyakh i rasskazakh tayatsya ogromnye prostranstva i vremya szhato, no ne iz-za pustoty, a iz-za nasyshchennosti. Kazhdyy rasskaz otdelnyy mir, gde privychnoe dlya avtora vnimanie k prirode i sushchestvovaniyu cheloveka v ney vpisano v syuzhet, i kazhdyy stavit pered chitatelem vazhnye voprosy: ob otnoshenii k zhizni, k tomu, chto nas okruzhaet, k nastoyashchemu i budushchemu, k tomu, chto deystvitelno vazhno i dostoyno napolnyat bytie. Avtor pishet ob odinochestve, chestno pogruzhayushchem cheloveka v samogo sebya, i udivitelnom chuvstve svobody, kotoroe okhvatyvaet v momenty edineniya s mirom.Morozilo. Ogon ostorozhno lizal melko kolotye poleshki i okochenevshie ruki. Voda dlya kofe nachala pozvanivat v kotelke. Bylo pyatoe oktyabrya. Potikhonku ottaivalo novoe utro na reke. Ne verilos, chto tolko nachal splav... YA grel ruki v plameni, otklonyalsya ot dyma, sobytiya etikh trekh dney slilis v odno bolshoe chto-to: voda, vsyakaya-raznaya voda, dozhd i sneg, gory, tenty i kostry, kosy zasnezhennye, zveri, tayga... stolko vsego vmestilos. Vremya shtuka neprostaya vse prostranstvo etikh dney bylo do otkaza napolneno redkimi chuvstvami.Kak ne lyubit bylo eto poslednee osennee solntse i obletayushchie listvennitsy pod nim, ruchey, ledyanym vodopadikom radostno bulkotyashchiy v rechku, strogie taezhnye teni na belykh severnykh sklonakh... ili poldnevnye pokati, sukhie i teplye, gde lezhat seychas lesnye zveri, i tozhe greyutsya, i smotryat na blistayushchuyu pod solntsem Lenu i na menya... A ya prosto plyvu po osenney rechke, delayu khorosho znakomuyu mne rabotu, i net v etom nichego osobennogo, a dusha skachet i raduetsya.Sosny v vechernem solntse zhelteli poslednim teplom. Kosterok progorel. Dym podnimalsya vverkh, pryamo k nebu, kak moya molitva o krasote etogo mira. Eto lyubov. Vot kak eto nazyvaetsya. K vysokomu nebu, k solntsu, rastvorennomu v vode, k ryzhim listvyashkam, k zapakhu kostra i moroztsa, k zheltomu i sinemu osennemu. I k blizkim, konechno.
