Сегодня, когда остались позади прижизненные полузапреты, отшумели скороспелые посмертные восхваления и наступил период культурной канонизации Владимира Высоцкого как всенародного барда и столь же всенародно любимого актера, становится очевидной уникальность его феномена, который и спустя десятилетия не поддается «присвоению», превращению в «крепко сбитый литой монумент», а продолжает существовать обособленно, следовать «своей колеей» — «без страховки», «назло канатам, тросам, проводам», за линией «красных флажков». Эта обособленность, отдельность, несводимость к расхожим формулам и проторенным тропам (которая и делает автора по-настоящему живым), как ни парадоксально, сочетается с его необыкновенной восприимчивостью к другим творческим голосам, к образному строю высокой поэзии и прозаизмам обыденной речи, с открытостью всевозможным стилям и жанрам, темам и на строениям, стихотворным размерам и лирическим амплуа. Обостренное — до оголения нервов — чувство жизненной и поэтической правды, абсолютный слух, отвергающий любую фальшивую интонацию, неимоверное разнообразие ролей, не сыгранных на сцене и в кино, но прожитых в песнях и стихах, — всю эту полифонию смыслов и образов вместили страницы на стоящей книги.
Segodnya, kogda ostalis pozadi prizhiznennye poluzaprety, otshumeli skorospelye posmertnye voskhvaleniya i nastupil period kulturnoy kanonizatsii Vladimira Vysotskogo kak vsenarodnogo barda i stol zhe vsenarodno lyubimogo aktera, stanovitsya ochevidnoy unikalnost ego fenomena, kotoryy i spustya desyatiletiya ne poddaetsya prisvoeniyu, prevrashcheniyu v krepko sbityy litoy monument, a prodolzhaet sushchestvovat obosoblenno, sledovat svoey koleey bez strakhovki, nazlo kanatam, trosam, provodam, za liniey krasnykh flazhkov. Eta obosoblennost, otdelnost, nesvodimost k raskhozhim formulam i protorennym tropam (kotoraya i delaet avtora po-nastoyashchemu zhivym), kak ni paradoksalno, sochetaetsya s ego neobyknovennoy vospriimchivostyu k drugim tvorcheskim golosam, k obraznomu stroyu vysokoy poezii i prozaizmam obydennoy rechi, s otkrytostyu vsevozmozhnym stilyam i zhanram, temam i na stroeniyam, stikhotvornym razmeram i liricheskim amplua. Obostrennoe do ogoleniya nervov chuvstvo zhiznennoy i poeticheskoy pravdy, absolyutnyy slukh, otvergayushchiy lyubuyu falshivuyu intonatsiyu, neimovernoe raznoobrazie roley, ne sygrannykh na stsene i v kino, no prozhitykh v pesnyakh i stikhakh, vsyu etu polifoniyu smyslov i obrazov vmestili stranitsy na stoyashchey knigi.
