Если бы автор обладал дерзостью Цветаевой, можно было бы — прячась за ее «Мой Пушкин» — назвать эту книгу «Мой Бродский». Если друг вашей юности был так жесток, что в зрелые годы сделался знаменитым, а вы были так беззаботны, что сумели пережить его, положение ваше нелегко. Каждый, кто был связан с Бродским, знает, что думать и говорить о нем он обречен до конца дней своих. И каждый знает, что память его обречена на неполноту и при этом слабеет с каждым днем. В какой-то момент говоришь себе: «Хватит откладывать. Пора перенести на бумагу все, что так волновало сердце и ум в связи с этим человеком, с этим голосом. Никто не ждет и не требует от тебя исчерпывающего портрета, но и без твоих заметок картина останется в чем-то неполной. Пускай каждый расскажет о том, что ему довелось — посчастливилось — расслышать в этих стихах, в этой жизни. Тогда и выстроится на полках библиотек шеренга книжных корешков «Subject: Joseph Brodsky», сложится мозаичный портрет, заслуживающий названия «Весь Бродский».
Esli by avtor obladal derzostyu TSvetaevoy, mozhno bylo by pryachas za ee Moy Pushkin nazvat etu knigu Moy Brodskiy. Esli drug vashey yunosti byl tak zhestok, chto v zrelye gody sdelalsya znamenitym, a vy byli tak bezzabotny, chto sumeli perezhit ego, polozhenie vashe nelegko. Kazhdyy, kto byl svyazan s Brodskim, znaet, chto dumat i govorit o nem on obrechen do kontsa dney svoikh. I kazhdyy znaet, chto pamyat ego obrechena na nepolnotu i pri etom slabeet s kazhdym dnem. V kakoy-to moment govorish sebe: KHvatit otkladyvat. Pora perenesti na bumagu vse, chto tak volnovalo serdtse i um v svyazi s etim chelovekom, s etim golosom. Nikto ne zhdet i ne trebuet ot tebya ischerpyvayushchego portreta, no i bez tvoikh zametok kartina ostanetsya v chem-to nepolnoy. Puskay kazhdyy rasskazhet o tom, chto emu dovelos poschastlivilos rasslyshat v etikh stikhakh, v etoy zhizni. Togda i vystroitsya na polkakh bibliotek sherenga knizhnykh koreshkov Subject: Joseph Brodsky, slozhitsya mozaichnyy portret, zasluzhivayushchiy nazvaniya Ves Brodskiy.
If the author had the audacity Tsvetaeva, it would be possible — hiding behind her "My Pushkin" — to call this book "My Brodsky". If the friend of your youth was so cruel that in later years became famous and you were so carefree that they managed to survive it, your position is not easy. Everyone who was associated with Brodsky knows that thinking and saying about him, he is doomed to the end of his days. And everyone knows that his memory is doomed to incompleteness and weaker every day. At some point I say to myself: "no more delays. It's time to put on paper all that is so concerned about the heart and mind of this person with this voice..."
Expected