«Неизвестные письма» Олега Юрьева — не мистификация, не реконструкция. Это способ сказать о времени.Точнее — сказать время устами тех, кто полагал свою судьбу в слове, кого слово несчастливо увело за пределы жизни и сознания, туда, где нет времени, но откуда можно увидеть время как прошлое, ставшее будущим, как альфу и омегу, как историю, развернутую в моральном пространстве между библейской притчей и скверным анекдотом.
Якоб Михаэль Рейнгольд Ленц, околевающий в замоскворецких лопухах, Иван Прыжов, спивающийся в Петровском заводе, Леонид Добычин, встречающий свое залетейское столетие среди шушарских коровников, — говорят и не могут остановиться, даже умирая, даже умерев. Их речь становится формой времени. Они оставлены судьбой, но не оставлены словом — бесконечным постскриптумом к их горестной участи. Словом как искуплением.
Neizvestnye pisma Olega YUreva ne mistifikatsiya, ne rekonstruktsiya. Eto sposob skazat o vremeni.Tochnee skazat vremya ustami tekh, kto polagal svoyu sudbu v slove, kogo slovo neschastlivo uvelo za predely zhizni i soznaniya, tuda, gde net vremeni, no otkuda mozhno uvidet vremya kak proshloe, stavshee budushchim, kak alfu i omegu, kak istoriyu, razvernutuyu v moralnom prostranstve mezhdu bibleyskoy pritchey i skvernym anekdotom. YAkob Mikhael Reyngold Lents, okolevayushchiy v zamoskvoretskikh lopukhakh, Ivan Pryzhov, spivayushchiysya v Petrovskom zavode, Leonid Dobychin, vstrechayushchiy svoe zaleteyskoe stoletie sredi shusharskikh korovnikov, govoryat i ne mogut ostanovitsya, dazhe umiraya, dazhe umerev. Ikh rech stanovitsya formoy vremeni. Oni ostavleny sudboy, no ne ostavleny slovom beskonechnym postskriptumom k ikh gorestnoy uchasti. Slovom kak iskupleniem.
"Unknown letters" Oleg Yuriev is not a hoax, not a reconstruction. It is a way to say about time.More precisely — to tell the time from the lips of those who believed their destiny in the word, the word who unfortunately was taken outside of life and consciousness, where there is no time, but where you can see the time how the past became the future, as the alpha and omega as the story unfolded in the moral space between a biblical parable, and a bad joke.
Jakob Michael Reinhold Lenz, okalawai city mugs, Ivan Pryzhov, drink too much in the Petrovsky factory, Leonid Dobychin, met his saletake century among Shusharsky barns — say and can't stop, even dying, even dying. Their speech becomes a form of time. They are left destiny, but not forsaken word — endless PostScript to their sad fate. The word as redemption.
Expected