Автора интересуют образы советской и позднесоветской цивилизации, укорененного в ней поведения, способа думать и писать.Он осмысляет сложные, болезненные социокультурные проблемы, которые зачастую не только не вошли в широкий культурный обиход, но и в кругозор думающих людей:• Это человеческий тип, выведенный советской цивилизацией, и подкрепляющая, узаконивающая, оправдывающая его «литература принципиальной ограниченности».• Это «представительская» роль интеллигента — «чрезвычайно типичная для советской интеллигенции манера говорить не за себя лично, а за какое-то неопределенное множество каких-то неопределенных людей, живо меняющее свои очертания при малейшей надобности. И всеобщность, подразумевающая уровень среднего как общего и привычного как правильного».• Этот образ «неопределенных многих» сконструированный для того, чтобы говорить за них и от их имени, стойкое чувство, что «правота/неправота должна была бы существовать, но в этом мире ее нет и быть не может, что превращает его в мир в отсутствии права, где с каждым может случиться всё, что угодно»• Это состояние сознания в отсутствии частного уровня, независимого от «большого контекста».• Это общество, которое сформировавшись, существует и воспроизводит себя как закрытое: других как партнеров у него нет, другое для него — опасное, вредное, смертоносное, а любой другой — изменник, пособник, чужак, враг.Что можно противопоставить подобной замкнутости? Как на нее реагирует искусство?
Avtora interesuyut obrazy sovetskoy i pozdnesovetskoy tsivilizatsii, ukorenennogo v ney povedeniya, sposoba dumat i pisat.On osmyslyaet slozhnye, boleznennye sotsiokulturnye problemy, kotorye zachastuyu ne tolko ne voshli v shirokiy kulturnyy obikhod, no i v krugozor dumayushchikh lyudey: Eto chelovecheskiy tip, vyvedennyy sovetskoy tsivilizatsiey, i podkreplyayushchaya, uzakonivayushchaya, opravdyvayushchaya ego literatura printsipialnoy ogranichennosti. Eto predstavitelskaya rol intelligenta chrezvychayno tipichnaya dlya sovetskoy intelligentsii manera govorit ne za sebya lichno, a za kakoe-to neopredelennoe mnozhestvo kakikh-to neopredelennykh lyudey, zhivo menyayushchee svoi ochertaniya pri maleyshey nadobnosti. I vseobshchnost, podrazumevayushchaya uroven srednego kak obshchego i privychnogo kak pravilnogo. Etot obraz neopredelennykh mnogikh skonstruirovannyy dlya togo, chtoby govorit za nikh i ot ikh imeni, stoykoe chuvstvo, chto pravota/nepravota dolzhna byla by sushchestvovat, no v etom mire ee net i byt ne mozhet, chto prevrashchaet ego v mir v otsutstvii prava, gde s kazhdym mozhet sluchitsya vsye, chto ugodno Eto sostoyanie soznaniya v otsutstvii chastnogo urovnya, nezavisimogo ot bolshogo konteksta. Eto obshchestvo, kotoroe sformirovavshis, sushchestvuet i vosproizvodit sebya kak zakrytoe: drugikh kak partnerov u nego net, drugoe dlya nego opasnoe, vrednoe, smertonosnoe, a lyuboy drugoy izmennik, posobnik, chuzhak, vrag.CHto mozhno protivopostavit podobnoy zamknutosti? Kak na nee reagiruet iskusstvo?
In the new book of Oleg Yuriev collected texts on literature and essays on the verge of prose. For it included in the article "Classmates" and "Buratino Russian poetry: Sergey Nelligen in the Country of Fools" the author was awarded the prize of the magazine "New world" for the best publications of 2013.The focus of the vision of St. George, hidden, secret, suppressed by the dominant ideology and aesthetics of the great non-existent literature of the twentieth century, which he tries to return the existence:Tikhon Churilin, Paul Salzman, Vsevolod Petrov, Boris Vakhtin,
Vladimir Gubin... But his attention could be placed on the cabins and writers nagrani cultures, on the verge languages, whether Vladimir Nabokov, Paul Celan or Sholem Aleichem. In the last section of the essay, as if restoring the time and place of origin
author: 1970–1980-e years of the last century, Leningrad.
Oleg Yuriev (b. 1959) — poet, novelist, playwright and essayist, author of many books on Russian and German languages. Since 1991 lives in Germany. The winner of the award named Hilda Domin (2010). In the opinion of the jury, the works of St. George connect in themselves grotesque
the humor of Gogol, with the courage of St. Petersburg avangrad.
Expected