Сорок лет назад это считалось фантастикой.
Сорок лет назад это читалось как фантастика. Исследующая и расширяющая границы жанра, жадно впитывающая всевозможные новейшие веяния, примеряющая общечеловеческое лицо, отважно игнорирующая каинову печать «жанрового гетто».
Сейчас это воспринимается как одно из самых человечных произведений новейшего времени, как роман пронзительной психологической силы, как филигранное развитие темы любви и ответственности.
Не зря вышедшую уже в 1990-е книгу воспоминаний Киз назвал "Элджернон, Чарли и я".
Sorok let nazad eto schitalos fantastikoy. Sorok let nazad eto chitalos kak fantastika. Issleduyushchaya i rasshiryayushchaya granitsy zhanra, zhadno vpityvayushchaya vsevozmozhnye noveyshie veyaniya, primeryayushchaya obshchechelovecheskoe litso, otvazhno ignoriruyushchaya kainovu pechat zhanrovogo getto. Seychas eto vosprinimaetsya kak odno iz samykh chelovechnykh proizvedeniy noveyshego vremeni, kak roman pronzitelnoy psikhologicheskoy sily, kak filigrannoe razvitie temy lyubvi i otvetstvennosti. Ne zrya vyshedshuyu uzhe v 1990-e knigu vospominaniy Kiz nazval "Eldzhernon, CHarli i ya".
Forty years ago it was considered science fiction.
Forty years ago it read like fiction. Exploring and expanding the boundaries of the genre, eagerly absorbing all the latest trends, wearing a human face, bravely ignoring the mark of Cain "genre ghetto".
Now it is perceived as one of the most humane works of modern times, as the novel is a poignant psychological forces as filigree development of the theme of love and responsibility.
No wonder emerged already in the 1990s, a book of memoirs Keyes called "Algernon, Charlie and me."
